- Сто пятьдесят метров - это триста шагов! - вслух подсчитал Малявка.
- А хоть и пятьсот! - оборвал его Хрящ и приказал: - Берись! Дружно!
Мальчишки, как мухи, со всех сторон облепили вагон, стоявший на рельсах.
- И-и-и взяли!… И-и взяли! - тихо командовал Трясогузка.
На пятый раз вагон стронулся с места и медленно покатился к земляной подушке, в которую утыкались рельсы. Здесь путь обрывался. Дальше шёл пологий спуск к болоту, через которое и надо было проложить железную тропку.
Мальчишки разбились на две группы. Одними командовал Мика. Они выгружали из вагона железо и подносили к самому берегу трясины. Другими - Трясогузка. Им предстояло самое трудное - укладывать листы поверх болота. Хрящ, как и положено всеначу, осуществлял общее руководство. По его приказу телохранитель поставил кресло на земляную подушку тупика. Царёк уселся наверху и оттуда покрикивал на мальчишек:
- Чего встал - в носу зачесалось?
- Не греми железом: Семёнов услышит, уши оборвёт!
- А ты чего пальчик сосёшь?… Порезал, бедненький?… Бегом, бегом - заживёт!
Его уже не очень-то слушали. Все понимали, что главные среди них - Мика и Трясогузка.
У края болота дело шло быстро. Железная тропка, нацеленная на черневшую за болотом сопку, всё дальше уходила от прибрежных деревьев.
Вскоре работать стало труднее. Грязная жижа продавливалась и наползала на железные листы. Пришлось укладывать на мох по два листа - один вдоль, а на него - второй, поперёк. И опять работа оживилась. Глухо похрустывало под ногами железо, булькало и чавкало болото.
Чтобы не ходить взад-вперёд по зыбкой железной тропке, мальчишки устроили конвейерную передачу. Трясогузка сам укладывал листы под ноги, постепенно удаляясь от берега.
Как ни старались мальчишки не шуметь, железо - не вата. Над болотом стоял приглушённый ломкий жестяной шорох. Будто шла невидимая рать в кольчугах и шлемах, с мечами и щитами. И словно от них, от этих железных доспехов, раздавалось в ночи тихое, но грозное бряцанье.
Совсем уже стемнело. Скучно стало Хрящу в своём кресле. Ничего не видно.
- Неси кресло на болото! - приказал он телохранителю.
В темноте они с трудом пробрались по узкой железной тропке до Трясогузки. Телохранитель перехватил несколько листов, переданных по живой цепочке, и рядом с тропкой выложил на болоте железную площадку. Поставил на неё плетёное кресло.
Теперь царёк восседал в центре трясины. Здесь он не покрикивал - побаивался Трясогузки. Но Хрящ долго не усидел: под его тяжестью листы перекосились, ножки кресла заскользили по железу, и он чуть не упал в болото. Выругав телохранителя, царёк со злостью схватил кресло, размахнулся и далеко зашвырнул его в топь.
Сидеть больше было не на чем. Вязкая грязь приклеивала ноги к железу. В рваные ботинки просачивалась вода.
- Эх! - произнёс Хрящ. - Была не была!…
Он переступил со своей площадки на железную тропку и, приняв очередной лист железа, потащил его к Трясогузке.
- Правильно! - похвалил его командир. - Ты давай ещё уволь телохранителя. Делать ему больше нечего - кресла-то нету!… А если кто обидеть тебя вздумает, мы всей армией заступимся!
- Обмозгую! - ответил Хрящ.
- Обмозговать надо! - согласился Трясогузка. - Я вот тоже мозгую - не сбиться бы! Темно - сопки не видно!
- Не собьёмся! - сказал Хрящ. - Посмотри - сигналят!
Впереди в темноте мигал огонёк. Мигал не как-нибудь, а ритмично, с явной целью. Он точно звал: «Сюда! Сюда! Жду!…»
- Тихо! - полетела по цепи команда Трясогузки.
На этой стороне болота всё замерло. Мальчишки перестали хрустеть железом. И тогда все услышали другие звуки: осторожное позвякиванье топоров, сухой треск хвороста. С той стороны навстречу мальчишкам тоже прокладывали по болоту гать.
- Поднажмём! - передал по цепи Трясогузка. - Ужин стынет! Банкет ждёт!…
- Ужин стынет! - полетело по цепи, - Банкет ждёт!
И опять весело забряцало железо…
Приготовления к банкету заканчивались. Длинный стол был накрыт в самой большой комнате вокзала. Цыган притащил последний ящик с бутылками. Официантки расставили их. Трактирщица придирчиво оглядела сервировку.
- Кажется, всё!… Ты больше не нужен, - сказала она. - Иди умойся и приготовь гитару.
Цыган вышел. Досталось ему в этот день. Болели и руки и ноги. Присел он на деревянную скамью и от усталости прикрыл глаза. Поспать бы!…
- Расселся, черномазый! - Варя толкнула его коленом. - Работай, работай!
- Всё уже сделано!
- Врёшь!
Цыган с ненавистью посмотрел на толстощёкую девчонку. Она стояла перед ним с тарелкой в руке и лениво жевала пирожное.
- Варя! - послышался голос трактирщицы.
- Иду!
Девчонка поставила тарелку на скамью и побежала к матери. А Цыган вдруг озорно улыбнулся, вытащил из кармана шприц с остатками какой-то прозрачной жидкости и через иголку выдавил её в недоеденное пирожное.
Много уколов сделал сегодня Цыган этим шприцем: проколол все пробки во всех бутылках, потому и ныли руки от непривычной работы. В коньяк, водку и вино он добавил раствор порошка, предназначенного для Оло…
Был первый час ночи, когда Трясогузка вывел свою разросшуюся армию из леса. Мокрые, грязные с ног до головы мальчишки неудержимо лязгали зубами. Они замерзли, и есть хотелось страшно.
Впереди тускло горели пристанционные фонари. Пьяные голоса пели где-то разухабистую казачью песню. Платайс щедро расплатился самогоном с солдатами, которые грузили железо. Это их голоса раздавались на станции. А на вокзале громко играл граммофон.